суббота, 15 сентября 2018
Фэндом: Гоголь
Автор: ТёнкаНазвание: звенят серёжки о моей любви
Пейринг/Персонажи: Яков Петрович/Александр Христофорович
Жанр: Флафф, Повседневность, Кинк
Рейтинг: PG-13
Саммари: Простая была серьга и вместе с тем безошибочно ценная, попадись Александр Христофорович с такой лесным душегубам — вырвут вместе с мочкой и довольны будут.Размер: ~800 слов
Ні ў час, калі прыляжа,
Змарыўшыся ў зьмярканьне.
Зьвіняць ёй завушніцы
Усё пра маё каханьне.
Серьги бывали из пуговиц, бывали бисерные, дорогих Александр Христофорович не встречал, потому что их носили простые солдаты, а дарили им серьги простые девушки, дожидающиеся любимых дома. Говорили, что серьга такая приносит удачу в бою; бороться с тем суеверием было невозможно.
читать дальшеУ Бинха любимой не было, посему полагался он в бою исключительно на себя, без суеверий. Может, конечно, была бы у него серьга, на удачу заговоренная, так и не ранило бы его в тот раз, и служила бы ему рука верой и правдой, а только и без того он рад был, уже тому, что выжил.
Он и не думал о том много лет, благо, в Петербурге серьгами мужчины не щеголяли. Из украшений носили ордена да булавки в галстуках, у Александра Христофоровича было того и другого по две штуки, тем и обходился, и того ему было чрезмерно много, не сильно он о красоте своей пёкся.
В Диканьке по первости озадачился, на казаков насмотревшись: каждый второй сверкал кольцом в ухе, когда одним, когда и двумя сразу. На подарки от девок не похоже было, и казаки, чай, не холопы, тем-то серьгу порой заместо клейма барин вдевал, а холоп тому и рад бывал. К чему тогда цацками себя увешивать?
Тесак пояснил охотно, что то не срамота и не суеверие, а система, значит, опознавательная, что значит это, будто казак в роду последний и беречь его нужно. Подивился Александр Христофорович, да и снова думать забыл, чай, вопросы в его жизни случались и поважнее чужих ушей.
Про казаков потом Яков Петрович и шутил: мол, не смущайтесь, Александр Христофорович, за своего вполне сойдете, никто и не удивится. Шутил да ласкал, кудри светлые пальцами распутывая, а Александр Христофорович в зеркало на себя глядел да дивился, что на дело такое соглашается, верно, вправду черт петербургский власть над ним имел колдовскую.
Шили Александра Христофоровича иглой не единожды, а все равно — или, может, именно потому — напряжен он был чрезмерно. Пришлось Якову Петровичу отвлечься, губами пройтись по челюсти, по шее, слегка колючей к вечеру, нашептать ему ласкового, отводя мысли от нехорошего предчувствия. Пряди он осторожно на другую сторону убрал, мочку уха льдом ошпарил, Александр Христофорович аж выдохнул сквозь зубы да в краешек стула впился до побеления пальцев; Яков Петрович сказал задумчиво, что нужно бы цель отметить чернилами, сейчас он возьмет только перо, подождите малость... Почти сразу ухо остро кольнуло.
— Обманываете, значит, — просипел Александр Христофорович, унимая сердце стучащее: было бы чему волноваться, военный же человек, на нем чего только не резали, как только не штопали, а тут всего-то прокол в ухе, и тот уже случился.
— Отвлекаю внимание, — не согласился Яков Петрович. — Разве плохо?
Как всегда, было с Яковом Петровичем не поспорить. Александр Христофорович и не стал, прикрыл глаза, свыкаясь с переменами. Перестал дышать, когда уха теплеющего, ноющего слабо, коснулись пальцы. Мочку непривычно оттянуло.
— Взгляните, как вам идет, — поощрил Яков Петрович.
Простая была серьга и вместе с тем безошибочно ценная, попадись Александр Христофорович с такой лесным душегубам — вырвут вместе с мочкой и довольны будут. Ой, не будет Александр Христофорович сливаться с казаками, всей собой серьга золотая заявляет, что вдета лично руками Гуро.
Будто и правда клеймил, подумалось странно.
— На удачу, — сказал Яков Петрович одновременно с тем.
— Не на войне больше, вроде бы, — отозвался Александр Христофорович.
— Мы всегда на войне, Саша, — мягкий у Якова Петровича был голос, особенно когда мурчал он на ухо, губами касаясь.
Заживало ухо два дня, на третий Яков Петрович, любовью занимаясь, прихватил мочку губами. Звякнул зубами о металл, потянул, вызывая ноющую боль. Запрокинул Александр Христофорович голову неосознанно, как делал обычно, когда Яков Петрович за кудри его тянули, пальцами зарываясь.
Не говорил ему Яков Петрович красивых слов, не давал пустых обещаний, но одного того воспоминания хватило Александру Христофоровичу надолго. Уже расследование окончено было, уже пыль улеглась за повозкой, что следователя с писарчуком в Петербург увезла, сезон сменился, там и год. Свыкся уже Александр Христофорович с серьгой, не задевал, когда гребнем волосы прочесывал, люди деревенские взгляды не бросали, чай, не один такой Бинх был на всю Диканьку. Свыкся Александр Христофорович, да все равно порой замирал, в зеркало мутное на себя глядя. Вспоминал.
Вспоминал и когда трогал, бывало, колечко в ухе, теребил неосозанно, словно себя убеждая, что коли серьга реальна, то и все, что привело к ее появлению, и весь Яков Петрович не пригрезился ему, даже если кажется, что хорош он слишком, чтобы человеком быть из плоти и крови.
А еще, бывало, вспоминал, коли душная летняя ночь располагала к томлению определенного рода — поскольку можно было тогда сомкнуть веки, спустить одну руку под одеяло, а второй накрыть серьгу да потягивать ее несильно, повторяя то, как делал это Яков Петрович в тот последний раз.
И поверх всего — грела Александра Христофоровича мысль одна, наивная, может быть, суеверная даже. Не верил он, что удачу серьга подаренная принести может, однако верил, что без причины Яков Петрович украшениями своими разбрасываться не стали бы. Значит, запомнит хотя бы.
А то и вернется. Не ради Александра Христофоровича, так хотя бы чтоб подарок забрать, мол, передумал я, голубчик, не серчайте. А Александру Христофоровичу и того довольно будет, лишь бы свиделись опять...+4 драбблаФэндом: Гоголь
Автор: Тёнка
Название: вини вино
Пейринг/Персонажи: Яков Петрович/Александр Христофорович
Жанр: UST? флафф?
Рейтинг: PG
Саммари: Александр Христофорович пьет вино долго, будто воду; вздрагивает на сильной, раскрытой взгляду шее кадык, стекает к подбородку упущенная капля.
Размер: ~650 слов
Примечание: в подарок на день рождения свету очей моих, Шурочке
Пустеет вторая бутылка, когда Александр Христофорович стягивает жилет.
читать дальшеДругие части его костюма — включая галстук и ленту для волос — лежат небрежной кучей на полу у стула; закидывает Александр Христофорович ноги на стол, красуется в расстегнутой рубашке — золотистой порослью на груди. Яков Петрович проверяет быстро, не заметил ли господин офицер, куда устремился его взгляд, да отвлекается, теряется — потому что вскрыл Александр Христофорович третью бутылку да изволил приложится к ней прямо так, не желая тянуться за кружкой.
Александр Христофорович пьет вино долго, будто воду; вздрагивает на сильной, раскрытой взгляду шее кадык, стекает к подбородку упущенная капля. Якову Петровичу взгляда не оторвать от того, как губы розовые, влажные — с нежностью обнимают горлышко бутылки. Якову Петровичу хочется спросить его, какого черта.
— Оскорбляю, — сипло говорит Александр Христофорович, — ваши тонкие петербургские чувства своими манерами? Простите.
Яков Петрович качает головой — мол, что вы. Его кружка пуста наполовину; он помогал Александру Христофоровичу справиться с первой бутылкой, но на второй тот изрядно вырвался вперед, тягаться бесполезно.
Как ни странно, от зрелища очень хочется выпить. Яков прикладывается — морщится: нагрелось и выдохлось. Александр Христофорович со стуком ставит стул на все четыре ножки, перегибается через стол. Бутылку протягивает. Яков ждет — нальет, пожалуй, в кружку, но нет; Александр Христофорович оставляет бутылку ему, а себе берет другую.
Яков смотрит с интересом на горлышко, еще теплое от губ Александра Христофоровича. Трогает пальцами его, трогает пальцами свои губы.
— Брезгуете? — Александр Христофорович морщится. — Ну так возьмите другую. Только пейте, черт бы вас побрал.
Забыться хочет, после днем увиденного. Яков может его понять. Яков медленно принимается стягивать сюртук.
— То-то же, — кивает Александр Христофорович удовлетворенно. Прикрывает глаза — свеча золотистыми искрами играет на длинных, светлых ресницах, — и потому пропускает момент, когда Яков закатывает рукава. Удивляется. Мутным, долгим взглядом одаряет, таким весомым — будто пальцами погладил, мурашки Яков Петрович чувствует на теле, волоски встают дыбом.
Бога ради. Он даже не настолько много выпил. Отправляется сюртук на спинку стула, расстегивается воротник.
— Жарко? — спрашивает Александр Христофорович.
— Жарко, — соглашается Яков Петрович. Стол обходит, садится на край его перед Александром Христофоровичем; Александр Христофорович смотрит с мгновение на уровень пуговиц его жилета, потом ползет взглядом выше, выше и выше. В глаза заглядывает. Рот бездумно и бессмысленно приоткрыт — влажные, розовые губы, краешек языка.
— Яков Петрович, — выговаривает, языком этим с трудом ворочая, — вы зачем. Сюда. А?
— А затем, — отвечает Яков Петрович, и дерзость несусветная ничуть его не смущает, привык Яков Петрович следовать велению сердца, интуиции, если угодно будет сказать — ни разу чутье его не подводило. — Что поцеловать вас хочу, Александр Христофорович.
Тянется долгое мгновение, вином и жаром каминным пропитанное. Яков Петрович проводит его за любованием, завитки волос, на лоб Александра Христофоровича падающие, сосчитать пытаясь; Александр Христофорович, видимо, за тяжелой мыслительной работой. Результат его измышлений Якова Петровича интересует не сильно, чай, не рабочие решают вопросы.
— А, — говорит Александр Христофорович. Вздрагивают ресницы светлые, язык — по губам проходится, Яков Петрович медлит всего на мгновение, сбившись с мысли.
Перстень, второй, третий, все отправляются на стол. Александр Христофорович взглядом их провожает, брови его поднимаются расстроенным треугольником, руку Яков Петровича он ловит, сжимает бережно, последней перстень подушечкой пальца поглаживает, будто кожу снимая касанием легким. Яков Петрович вздрагивает — для него очевидно, для Александра Христофоровича, блеском камня завороженного — едва заметно.
— Зачем?.. Красиво же.
— А это, Александр Христофорович, — поясняет Яков Петрович, учителем сельским себя чувствуя, простые истины истолковывающим, — чтобы перстнями своими я в волосах ваших вьющихся не запутался да боли не причинил, — и, взгляд еще один оценивающий бросив, уточняет: — Сверх приятного.
Взвешивает Александр Христофорович эти слова, решение принимая, а после — губами к камню прижимается на мгновение короткое, будто клятву вассальную давая, и только тогда позволяет от него избавиться.
Фэндом: Гоголь
Автор: Тёнка
Название: кто видел однажды тьму
Пейринг/Персонажи: Оксана/Елизавета Андреевна Данишевская, Елизавета Андреевна Данишевская/Алексей Данишевский, Елизавета Андреевна Данишевская/Николай Васильевич Гоголь
Жанр: джен, гет и фемслеш на фоне, kind of AU, сложная полиамория
Рейтинг: PG
Саммари: Нагота Оксаны не смущает, поскольку самой Оксане смущение неведомо, нагота Оксаны не возбуждает пламени в теле, поскольку она нага как ребенок или дикий зверь — без желания соблазнить, с бессовестной естественностью.
Размер: ~800 слов
Оксана ходит простоволосой, босой и нагой. Нагота Оксаны не смущает, поскольку самой Оксане смущение неведомо, нагота Оксаны не возбуждает пламени в теле, поскольку она нага как ребенок или дикий зверь — без желания соблазнить, с бессовестной естественностью.
читать дальшеОна садится на стол, поджимая к упругой груди одно колено, пряча под себя узкую ступню, занавешивается темными волосами, поглядывает косо, и Алексей смотрит на нее и чувствует волнения не больше, чем при взгляде на прекрасный цветок или дорогую вазу.
Он думает про Лизоньку, про то, как искушающе просвечивает под ночной рубашкой ее мягкое нежное тело, и под ребрами начинает чаще стучать, а по венам струится приятное тепло.
— Она снова с ним, — говорит Оксана, в голосе ее — речные журчащие переливы и душный запах гниющих водорослей.
Алексей допивает кофе, без звона ставит чашку на блюдце. Стол под его ладонью постепенно становится влажным.
— С ним — это с кем? — спрашивает с вежливым интересом.
Оксана щерится, показывая острые зубы, пухлые губы растягиваются в тонкость рыбьей пасти.
— Ты знаешь. Гоголь, — она выплевывает это имя с глубинной ненавистью, с горькой злобой. Зеркало за ее спиной медленно заволакивает сырым туманом, краем глаза можно уловить в нем страшное, темное.
— Ах, Гоголь, — повторяет Алексей. Насмешливо тянет гласные.
Прячется жуткий рыбий оскал, Оксана растекается по столу — спиной на столешницу, головой к Алексею, волосы водопадом к его коленям спуская. Выставляет к потолку согнутые коленки и острые вершины грудей, свешивает голову, перевернутым взглядом в лицо Алексея заглядывая. Такая красивая, будто не гниет изнутри; такая юная, будто не мертва больше лет, чем сам Алексей жив.
— Что она в нем находит? — она с обидой детской тянет в рот прядь волос, жует ее, завитую на конце.
И правда, думает Алексей нежно, что Лизонька находит в Гоголе? Что она, ласковая, тихая, в белых руках которой оживают зимой замерзшие в лютую стужу птицы — находит в неудачливом поэте?
Что находит она в злющей, что псина цепная, утопленнице, лужицы гнилостной воды на каждый шаг босых ступней оставляющей?
Что находит она в Алексее Данишевском, мужчине, с которым пред лицом Господа обвенчана?
Улыбается Алексей. Оксана вздрагивает; Оксана скалится и шипит. Движения ее быстры нечеловечески и нечеловечески плавны. Алексей уверен — позвоночник живого существа не мог бы выгнуться так.
— Я съем твое лицо, если ты будешь ухмыляться, — в губы ему шепчет, на колени его стекая. Поза Алексею знакома; но не дышит Оксана прерывисто, не греет теплом размякшего от ласк тела, в глазах ее — чернота болотная, не страстью вызванная, но посмертная.
Личико злющее, страшное, искажает почти детская обида.
— Прости, милая, — Алексей бы погладил ее, неразумную, по спутанным кудрям, да только вот позволены эти нежности одной Лизоньке — невесть чем при себе чертовку держит, с рук кормит, ласкает, будто звереныша прирученного, разве что на ленточке атласной за собой не водит. Алексею сей зверь прокусит ладонь и не устыдится.
— Не ссссмей меня так звать, — упираются ее острые колени в бедра Алексея — совсем не так, как мягкие, округлые колени Лизы. Поднимается Оксана во весь свой рост — маленький, не зверь, зверек, не акула, а речная рыбка; к лицу Алексея склоняется, тяжелыми прядями задевает, щекотят они кожу будто водоросли липкие. — Ты трус. Каким нужно быть мужчиной, чтобы позволить такой женщине променять тебя на какого-то писаря?
Алексей чувствует, как трогают ледяные пальцы его шею. Сглатывает, задевая кадыком маленькую, жесткую ладонь — так не похожую на холеные ручки Лизы, в жизни тяжелой работы не знавшей.
— Мужчиной, уверенным в своей жене больше, чем в самом себе, — говорит он сквозь воду ледяную, тухлую, легкие изнутри сжимающую.
Оксана отшатывается. Шипит. Смотрит на него гневно из всех зеркал одновременно, рассыпает в осколки красивый, любимый Алексем витраж. От грохота закладывает уши.
— Если ты не хочешь что-нибудь с этим сделать, придется мне, — голос трубой потусторонней звучит во всей зале, заставляет затрепетать свечи, гасит огонь в камине, делает темно и неуютно. Ветер врывается в разбитое окно, хлопает портьерами, будто птица крылами.
— Передавай мои поклоны, — просит Алексей у опустевших зеркал.
Что-то стекает по щеке — Алексей пальцами проводит, собирает вязкое пальцами, растирает в подушечках. В неясном свете кровь почти черная, он вдыхает ее кисловатый запах, слизывает с пальцев. Вынимает застрявший случайно осколок. Откидывается на спинку кресла.
Темно без камина, а без Лизоньки — еще темнее, но тем приятнее, когда она возвращается, нежным сиянием заполняя дом. Нет, Алексей вовсе не против ждать ее и тем более не будет вынимать ее из объятий заезжего писаря — или дурной, ревнивой русалки, или любого другого приглянувшегося ей звереныша.
В конце концов, темное тянется к светлому, что естественно; но светлое — тянется к темному, а темнее Алексея Данишевского Лизоньке в этих краях не сыскать.
Фэндом: Гоголь
Автор: Тёнка
Название: лицом сердит и нравом груб
Пейринг/Персонажи: Александр Христофорович Бинх/Тесак
Жанр: пре-слэш, Флафф, Пропущенная сцена
Рейтинг: PG-13
Саммари: Вина, догадывается Александр Христофорович. Он чувствует вину. И сцена вдруг вспоминается так живо, как огрызнулся на Тесака, по роже его, лицу то есть, проходясь безжалостно.
Размер: ~1200 слов
Примечание: Подарок на день рождения для doc.
День проходит и потом еще один, прежде чем замечает Александр Христофорович, что будто бы что-то в привычном распорядке изменилось. Саблю проверяет на боку, пистоль на другом, бумаги, на столе разложенные в порядке (бессистемном для стороннего взгляда).
Потом обходит Диканьку.
читать дальшеДивчин не стало ни меньше (Всадник), ни больше (беглые крепостные). Заговоров и шепотков не заметно. Брюква уродилась в полной мере. И всё же что-то беспокоит Александра Христофоровича.
— Тебе не кажется, что будто бы что-то не в порядке? — спрашивает он Тесака тем же вечером.
— Никак нет, СанХристофорорыч, — бубнит Тесак в усы по своей привычке.
— Хоть бы голову поднял, когда говоришь с начальством, — полусерьезно, но все же больше просто ворчливо отмечает Александр Христофорович.
Тесак только пуще голову в плечи вжимает и с таким напряжением водит пером по бумаге, что скрип по самым нервам проходится. Морщится Александр Христофорович и от писаря бестолкового отворачивается, да царапает что-то внутри. В задумчивости Александр Христофорович ноги складывает на стол, каблуком сапога задев и заставив опасно покачнуться лампу.
Нет, а и правда? Тесак, конечно, юноша скромный и предпочитает в разговоре с начальством прятать взгляд и в пол смотреть, или в сторону косить, поверх плеча начальственного таращиться, на худой конец. Но Александр Христофорович сейчас напряженно пытается и никак не вспомнит, когда в последний раз видел его лицо. То поля шляпы, то волосами занавесится, а то как сейчас, носом в бумаги нырнул и возится там, тихий, как мышь.
— Тесак, — говорит Александр Христофорович озадаченно. А дальше и не знает, что сказать, потому что — а что он с него спросит? Мол, мне кажется, или ты на меня не смотришь? Как это вообще звучит-то?
— Тесак, — зовет снова.
— Да, Александр Христофорович? — внятно говорит Тесак, совершенно не реагируя на оклик никак иначе: ни шевельнувшись, ни взгляд обратив в его сторону. Вот так дела. Александр Христофорович даже ноги со стола снимает по такому поводу и к приступочке писаря подается корпусом, будто зверь, кровь почуявший.
— Ты чего от начальства лицо прячешь, — говорит Александр Христофорович все еще со смешком, ожидая — сам не знает, какого, но простого какого-нибудь объяснения, в духе Тесака, мол, вы не знали, СанХристофорыч, нельзя в покрова... или какой там нынче праздник... взгляд поднимать?
Тесак и вправду — бубнит что-то неразборчиво, и морщится Александр Христофорович: Тесак всегда такой, ни за что его с первого раза не поймешь.
— Чего-чего? — переспрашивает, и снова слышит кашу. Черт его дери! — Да что за портянку ты жуешь, Тесак, выплюнь и говори по-человечески!
— А чего вам на рожу эту смотреть! — говорит Тесак громко, звонко и четко, и все еще смотрит в бумаги свои, только дышит часто и писать перестает, перо отбросив.
Вот так дела.
— Не рожа, а лицо, — поправляет Александр Христофорович, потому что сказать что-то нужно, а мыслей нет.
— Рожа, — повторяет Тесак упрямо. — Которой я не вышел. Нечего и смотреть тогда, правильно всё.
Странно делается Александру Христофоровичу и вдруг жалеет он невероятно, что вообще стал задавать вопросы, потому что с каждым ответом внутри поселяется все больше мерзкого, липкого чувства, название которому он медленно пытается подобрать.
— С чего ты это взял, — спрашивает Александр Христофорович сухо.
— Сказали так.
— Кто.
Отрывистый вопрос выходит, на щелчок кнута похожий или выстрел.
Бурчит Тесак, и на этот раз Бинх просто бьет кулаком по столу, не трудясь переспрашивать. Действует: вздрагивает Тесак и выговаривает на этот раз отчетливо:
— Вы.
Вина, догадывается Александр Христофорович. Он чувствует вину. И сцена вдруг вспоминается так живо, как огрызнулся на Тесака, по роже его, лицу то есть, проходясь безжалостно.
Ну, сказал и сказал, и что теперь? И дураком уже называл, и брехуном, и... и вообще не слишком ласков. Ну да, язык длинный и острый, характер скверный, от того и тоскует в Диканьке, а не на балах каких-нибудь красуется в столице! Пора бы привыкнуть!
Кипятится Александр Христофорович, а выходит как-то неприятно, на себя, потому что больше не на кого. А Тесак — сидит все еще, в лист смотрит неподвижно...
Встает Александр Христофорович, стол обходит — Тесак и не оборачивается, только вздрагивает, когда ладонями упирается Александр Христофорович в его конторку да сверху нависает.
— Тесак, ну-ка посмотри на меня.
Молчание ему ответ.
— Тесак, это приказ.
С неохотой подчиняется ему писарь. Лицо у Тесака бледное и закушена нижняя губа. Смотрит на это Александр Христофорович долго, сам губу жует, слова подбирает, да что уж, с Тесаком и по-простому можно.
— Прости. Я дурость сказал. Ладно?
Тесак сглатывает — видно, как на шее тонкой кадык дергается, и снова взгляд отводит по этой своей привычке.
— Да чего уж, СанХристофорыч, за п-правду не извиняются.
— Ты мне это прекрати! — кулаком Александр Христофорович по столешнице бьет, аж чернильница в подставочке подскакивает. — Удумал тоже! Правду нашел! Язык у меня как помело, вот тебе правда!
— Что ж вы разволновались-то, — бурчит Тесак, голову в плечи втягивая. — Понимаю я все, чай, не первый вы на рожу-то пеняете. Ну, и бог бы с ней, не девка же. Давайте я отчет писать буду, СанХристофорыч?
— Я тебе этот отчет знаешь куда засуну, если ты не замолчишь?
Тьфу ты черт. Трет Александр Христофорович лоб раздраженно, ну не хочет же рычать, да только чем больше смущается — тем гаже выходит положение. Вот поэтому он в Диканьке, вот именно потому. Тесака только жалко, разве заслужил малый?
— Смотри на меня. Вот так. Нормальная у тебя... лицо, то есть. Ишь, белое какое, не рябой, уже ладно.
Тесак на всякий случай крестится, Александр Христофорович невольно улыбается.
— И мягкий ещё, как барин какой, — он для подтверждения трогает щеку Тесака подушечками пальцев, и оказывается, что у Тесака кожа и вправду нежнее намного, чем его мозолистые руки. Александр Христофорович по щеке проводит до челюсти, придерживает за подбородок и лицо Тесака туда-сюда поворачивает, чтобы свет падал лучше.
— И усы тебе идут. Вот меня ты с усами видел? Курам на смех. А ты смотри какой ладный с ними.
Тесак этими самыми усами смешно шевелит, сдерживая фырканье. Вот и хорошо, вот и славно.
— И родинка вон еще какая, а? Как в лучших домах Парижу! С такой только и заманивать девок-то на сеновалы.
Довольный результатами Александр Христофорович входит в раж, а уж когда Тесак стремительно краснеет — так даже приосанивается.
— Скажете тоже, СанХристофорыч...
— И скажу! И скажу... глаза, глаза вон какие, — Александр Христофорович в глаза эти заглядывает, да и замирает, рот забыв закрыть. Только нос морщит немного — Тесак его как-то за это с ежом над мисочкой молока сравнил, тоже нашелся натуралист-любитель.
Какие у Тесака глаза? Вот так вопрос. То ли зеленые, а то ли карие, а вот сейчас свет так падает, что и вовсе искра непонятная переливается, Александр Христофорович снова голову его вертит, чтобы посмотреть, как перламутрово те глаза изменяются, забыв даже, о чем речь вел.
— Утомились брехать-то? — бурчит Тесак, снова пытаясь взгляд спрятать.
— ...красивые, — заканчивает Бинх упрямо, кляня себя за нехватку слов. Кто бы сказал ему, что однажды пригодится, чтобы всяким казачатам комплименты отвешивать.
Отпускает он Тесака, пальцы потирает, сберегая тепло кожи.
— Улыбался бы еще почаще, — подытоживает. — Считай, приказ.
Для приказа выходит недостаточно решительно, скорее, ворчливо и растерянно, и за стол Александр Христофорович возвращается — почти сбегая, хотя казалось бы, от чего бы, в своем же участке. Долго еще скребется на душе непонятное напряжение, но Тесак перестает ежиться нахохлившейся птицей, не укрывается от взгляда Александра Христофоровича, и рассеянно цепляясь за лицо знакомое взглядом — выдыхает Александр Христофорович с каждым разом все покойнее, пока не приходит Диканька вновь в полагающееся ей равновесие и не становится все, как должно быть.
Фэндом: Гоголь
Автор: Тёнка
Название: ...
Пейринг/Персонажи: Александр Христофорович Бинх, Яков Петрович Гуро, Леопольд Леопольдович Бомгарт
Жанр: пре-слэш, Флафф, Пропущенная сцена
Рейтинг: PG-13
Саммари: Зря опасался Александр Христофорович, что сожрет петербургский следователь доктора-размазню.
Размер: ~750 слов
Примечание: тонкие намеки на бинуро.
Ведет Александр Христофорович Якова Петровича на встречу с доктором, а чувство — будто бы на смотрины, и заранее Александру Христофоровичу совестно, будто коли пойдет что не так, так непременно это его личный недосмотр.
читать дальше— Вы от него много не ждите, — тоном говорит виноватым. — Он, понимаете, пьет страшно, да другого у нас нет, только если сами изволите в потрохах-то копаться, — Яков Петрович хмыканьем отвечает. — А только помягче вы с ним, богом прошу. И так пьющий, а от вас еще в петлю повезет....
— Эка вы в меня верите, — скалится Яков Петрович.
Дремлет доктор, к стене прислонившись.
— Ну вот вам и пожалуйста, — сквозь зубы Александр Христофорович цедит, да набирает воздуха, чтобы над ухом у пьяни рявкнуть.
— Охолоните, милейший, — говорит ему Яков Петрович мягко. Перед телом сонным присаживается, за колено трогает.
Вскидывается Бомгарт, трет кулаками сонные опухшие глаза, улыбается грустно.
— Батюшки, здравствуйте, вы никак уже...
— Да-с, позвольте, — смотрит Яков Петрович, глазами мерцая черными, сам в улыбке губы растягивает, так же снизу и руку тянет для пожатия. — Яков Петрович, следователь.
— Леопольд Леопольдович... простите, пожимать не буду, я уже успел, если позволите, осмотреть нашей голубушки внутренний мир, а вот отмыться...
— На том свете все отмоемся, — говорит Яков Петрович сладко, встает пружинисто, кружит вокруг тела разложенного. — Ну-с, покажете?
Зря опасался Александр Христофорович, что сожрет петербургский следователь доктора-размазню. Судачат вдвоем о деле, в требуху тычутся, там у них артерии, здесь вены, сверху еще латынью устелено. А то и говорит Бомгарт тарабаращину какую-то, а Яков Петрович — в хохоте сгибается.
— Леопольд Леопольдович, ну не при даме же! — и на тело мертвое с укоризной смотрит, а доктор в ответ улыбается виновато да стеклами очков лукаво поблескивает.
С делом заканчивают, а расходиться не торопятся. Выясняются общие знакомые, подумать только, как тесен Петербург.
— Панов! — сияет Бомгарт. — Да мы с ним на одном курсе... а он теперь по вашу душу режет?
— Когда режет, когда шьет, а когда — тут Яков Петрович подмигивает, — и копает.
— Милейший, не при полиции же, — посмеивается Бомгарт.
Надо же, кто-то о нем вспомнил. Так и тянет сплюнуть.
Уходят под вечер — а как торопились Яков Петрович, как требовали скорейшего вскрытия!
— Вы заходите, — просит Бомгарт. — Тут из столицы только наш немецкий надсмотрщик. Тоскую...
— Всенепременно.
Кулаков Александр Христофорович не сжимают, но тростью помахивают сильнее нужного.
Яков Петрович, напротив, жизнью кажутся довольным, даже дышат будто бы глубже прежнего.
— Хорошо, продуктивно, всегда бы так, — знай себе приговаривает, а Александру Христофоровичу от того пуще прежнего трость то ли перегрызть хочется, то ли сломать, да об кого-нибудь живого.
— Знал бы раньше, что вам подавай компанию со дна, так не дворянское собрание бы созывал вас приветствовать, — вырывается у него недовольно и едко. Останавливается Александр Христофорович, дышит медленно, убеждая себя успокоиться, не гнать коней, не гневить уважаемого человека.
Яков Петрович тоже останавливаются. Глядят с интересом, пальцами по набалдашнику трости постукивают.
— За что вы его так не любите? — спрашивает, и в тоне его необычная мягкость.
Александр Христофорович от такого вопроса аж вдохом давятся, прокашливаются невольно.
— А за что любить? — ядовито переспрашивают. — Никчемный ссыльный доктор. Жизнь похоронил, в работе бесполезен, ни друзей, ни семьи, ни дела, только и может, что заливать в себя самогон. На каждое слово обижается, будто еще помнит о чести, а сам чуть что — в слезы!
Дышат Александр Христофорович с трудом, словно марш-бросок сделали. Стыдно за Бомгарта, так, что самому впору краснеть...
Молчат Яков Петрович, словно и правда слова его обдумывают. Может, понимать начинают, на какого человека время свое бесценное потратили?
— Знаете, — говорит Яков Петрович задумчиво. — Мне порой так тошно бывало, что зеркала хотелось перебить, лишь бы рожи своей не видеть. Вам такое не знакомо?
Александр Христофорович моргают озадаченно. Эка ловко Яков Петрович тему меняют, полюбуйтесь-ка.
— Нет-с, не доводилось.
— Понимаю, — кивают Яков Петрович, а что им понятно? Кто бы объяснил? — А все же должен вам сказать, Александр Христофорович. Не будьте так жестоки. Душевный он человек, приятный. И очень даже еще могут пригодиться. Вот увидите.
И трогают за локоть как-то мягко до страшного.
Уходят Александр Христофорович, попрощавшись скомкано. По участку долго слоняются, все из рук валится после беседы неприятной. Совсем уж сдавшись, к зеркалу идут, смотрят на себя со старанием. Рожа как рожа, и на что Яков Петрович намекали? Бакенбарды пора бы равнять, что ли?
@темы:
Другие персонажи,
Джен,
Гет,
Фанфик,
Сериал Гоголь,
Персонажи: Гоголь,
Слэш,
PG-13
-
-
18.09.2018 в 12:45