суббота, 15 сентября 2018
Фэндом: Гоголь
Автор: Тёнка&ShurNaudir
Название: Da Kapa Preta
Пейринг/Персонажи: Яков Петрович/Александр Христофорович, Александр Христофорович/Ульяна
Жанр: Романтика, Hurt/comfort, AU
Рейтинг: PG-13
Саммари: Свечу Александр Христофорович держит над телом, воском черным на него капает, держит да гадает, что первым случится: тело заживет или дух в него начнет возвращаться? Яков сильно смерти боялся, но боли тоже боялся сильно, а чего сильнее — не говорил.Размер: ~2200 слов
Примечание: Коллаж к фичку от волшебных Шурочек; сам текст беззастенчиво вдохновлен
этим фанфиком.
— Ты, говорят, ведьма.
— Кто говорит? — спрашивает Ульяна, лукаво глазами поблескивая, да только Бинх не парубок неразумный, нет у него желания с ведьмой кокетничать. Грохает дверью тяжелой, запирая их в хате вдвоем, рывком мягким перед девкой оказывается, преграждает ей путь к ухвату, толкает к стене, впивается в горло, она в ответ — в запястье его когтями черными, кровь по руке пуская, да игнорирует Александр Христофорович такой пустяк.
читать дальше— Прострелил голову Ганне, и супротив тебя поможет, ведьма, — выдыхает, а голос будто криком сорванный. — Говори.
На цыпочках Ульяна приплясывает, высоко по стене ее полицмейстер поднял — одной рукой.
— Что тебе говорить, — хрипит.
— Ты ведьма.
— Ну, ведьма. А тебе-то что?
Не интересуется полицмейстер силой нечистой, черта не сажал, ведьм не гонял. Не верил. Что в голову взбрело?
— Говори.
Смотрит ведьма мутнеющими черными глазами, Бинх не может видеть черные глаза, они напоминают о. Бешенством и горечью вскипает.
— Как человека поднять. Говори.
Разжимает стальную хватку, девка едва не валится ему под ноги, жмется к стене. У Бинха в другой руке пистолет. Дернется — выстрелит. Спросит, о ком он — выстрелит тоже.
— Он без души встанет, сразу говорю.
Понятливая девка. Бинх отшатывается, смеется хрипло.
— У него ее давно уже нет.
— Кабы не было, нежитью ходил бы. Он другим поднимется, ты его и не узнаешь, может, а душу отдашь.
— Значит парой хорошей ему буду, — кривится зло, сам на ногах еле держится, сколько выпил-то, драгун, чтобы до такого дойти? — Выкладывай, или юлить вздумала?
И вперед так подается, пистолетом махнув, что страшно делается не от угроз, а от пальцев нетвердых на спусковом крючке.
— Да расскажу я, расскажу! — испуганно частит Ульяна. — Только учти, я сама не поднимала ни разу, уж ежели что не так пойдет — сам виноват будешь.
— На столбе вздерну, — обещает Бинх почти без злости. — Растолковывай, и поживее. Утром тело в столицу повезут, успеть надобно.
На счастье Бинха, заявился он прямо в ведьмин дом. Что-то она даже выдает ему из своих запасов. Свечу черную — от сердца отрывая, между прочим, — травы — собирала по всем правилам, уж поверь — и еще мелочи.
— Латынь знаешь?
— Самую малость.
— А темную?
— Это какую?
Ульяна читает нараспев пару фраз, и Бинх качает головой.
— Первый раз слышу.
— Тяженько тебе придется.
Какими буквами записывать, Бинх тоже не знает. Выводит кириллицей, на слух, Ульяна разве что за голову не хватается от такого.
— Сгинешь ведь, барин.
— Ну значит, туда и дорога!
Ульяна, конечно, души губила, да не так, а иносказательно — кого чарами заворожила, в ком ревность или алчность пробудила. Такое ей в новинку. На глазах ее человек себе могилу роет.
Напоследок уже, когда окончены все сборы, смотрит Ульяна на Бинха жалостливо да за руку хватает.
— Ты и так далеко зашел, — говорит. — Мало кто и до ведьмы бы добрался. Уймись, ну.
— Нет, — хмурится Бинх, глаза темнеют, точно небо перед бурей. — Нет пути назад.
Ульяна в пальцах рубашку мнет, говорит тихо:
— Поцелуй тогда.
— Чего?
Ресницами хлопает решительный полицмейстер.
— Что слышал, барин, — Ульяна смеется серебристо, ямочки на щеках проступают, вроде ведьма, а вроде и ребенок озорной. Многие в эту ловушку попадались, обманываясь. — Подписи кровью ставятся на контрактах бумажных, а мы тут люди простые, скрепляем как умеем. Целуй.
Бинх смотрит недоверчиво, будто именно сейчас Ульяне есть резон его обманывать, будто не могла она этого сделать за ночь трижды. Но подходит, к стене телом своим прижимает.
— Врешь ведь, ведьма. Ну и черт с тобой.
И целует крепко да жарко, так, что у Ульяны коленочки подгибаются.
Пахнет горилкой и немного золой, Ульяна запускает пальцы ему в кудри, он отвечает тем же, когда отрывается — Ульяна быстро облизывает красные губы. Так и хочется когтями прихватить его за усталое серое лицо да сказать — вот дурак ты, барин, чего удумал творить со своей да чужой жизнью. Жаль, не ведьмино это дело.
Ганна бы такого и слушать не стала, отправила бы проспаться. Да только Ульяна не Ганна и дураков да влюбленных понимает лучше — трезвым бы Бинх тоже пришел. Видно пропасть в серых глазах, видно, что на грани человек. Не ведьма так пуля в висок, уж Ульяна таких, с глазами мертвыми, повидала немало — кого и сама таким сделала, власть свою пробуя, чары не ведьмовские, но более древние. Может, стоило и полицмейстеру голову вскружить, пусть бы убивался ради нее, а не за черта приезжего.
— Вернись, барин, — шепчет. — Как закончишь, ежели сможешь, то вернись, а.
— Посмотрим, — хрипло Бинх отвечает, поцелуем да горилкой ясность голоса отнята. — Посмотрим.
***
Многое ведьма дала, а другое все равно самому искать. Как был, пьяным, идет Бинх на кладбище. Думает весело, что отец Варфоломей ему вслед крестился, бывало, а после такого плевать бы стал. Да не следит отец Варфоломей за кладбищем ночами, нет тут ни одной живой души, и помимо того есть чувство, что весь мир притих заинтересованно, разглядывает пристально, как там Александр Христофорович жизнь себе ломать вздумал.
Самое простое дело — накопать кладбищенской земли, Ульяна и мешок под такое дело Бинху дала. Сложнее вспомнить, где захоронен о прошлом месяце был Иван, которого при жизни Косым звали, а в после казни — Отцеубийцей.
Палец нужен. Отрезать не трудно, вырыть сложнее.
Луна сдвигается к середине неба и подмигивает коварно сквозь облака. Бинх бросает за собой разрытую могилу и растревоженное тело, ему для разнообразия плевать, что подумает дремучий сельский люд.
Петух черный на селе один. Бинх, с лопатой и в грязи, долго смотрит на курятник. Купил бы, ему не трудно, да бабка полоумная с ним не расстается, хоть и злющий черт, говорит, мужа почившего ей напоминает, такой же бесполезный и на каждую курицу запрыгнуть готовый. Не отдаст, хоть ты полицейский произвол устраивай.
Хоть собаки у нее нет, и на том спасибо.
— Яш, ты понимаешь, на что толкаешь, окаянный? — бормочет Бинх негромко, да идет брать курятник приступом. Ой, полетят пух и перья...
Последним навещает участок, забирает там стопку вещей и перо с чернильницей. Тело Якова в сарае покоится — ну, что от него осталось. Бинх чернилами на нем узоры вырисовывает, какие ведьма показала. Криво выходит, по обгорелому-то телу.
— Ты знаешь, какой у меня почерк, — бормочет Бинх. — И нечего так смотреть, не умер бы — не пришлось бы.
Яков не смотрит никак, у него широко раскрытые черные глаза. Потухшие. Нельзя, чтобы у Якова были такие глаза, Бинх как увидел их, так сразу ушел и молча вылил в себя почти полную бутылку самогона, а как снова смог встать на ноги, пошел донимать ведьму. Пусть Тесак потом попробует сказать, что Александр Христофорович никогда его не слушает.
Свечу Александр Христофорович держит над телом, воском черным на него капает, держит да гадает, что первым случится: тело заживет или дух в него начнет возвращаться? Яков сильно смерти боялся, но боли тоже боялся сильно, а чего сильнее — не говорил.
Вот и проверим, думает.
Ульяна наказала держать так, пока вся не прогорит, держать да слова певучие выговаривать, мол, чем дольше — тем больше от Яшеньки твоего в Яшу вернуться успеет. Ну, Александр Христофорович и старается. По первости-то оно не сложно, даже когда тени в густой черный ком слетаются и сарай в черноте топят, ни зги не видно, кроме свечечки и тела, простыней стыдливо укрытого; а вот когда тело это дугой выгибается — тут-то становится Бинху весьма неудобно. Одной рукой свечу держи, значит, другой — прижимай бесноватого к столу, при этом слова матерного вставить не моги, разрушатся чары и нечистая сила улепетнет, а она ему сейчас вроде как помощница, тьфу ты черт.
Тело принимается говорить с ним на разных языках, и вот это Александру Христофоровичу нравится. Голос, конечно, не яшин вовсе, а словно из трубы звучит, и глазами тело вращает жутким образом, но главное что вернулась речь, а Якова, как известно, молчать можно заставить, только непосредственно заткнув рот, и то не всегда спасает, если он не успел закончить мысль.
Говори, думает, говори, а что языков таких среди человеческих и нет поди — пустяки, я уже и без того седой, дальше только если лысеть.
Языки загадочные сменяются бессловесным рычанием и воем, похожим на ветер в скалах; потом Яков произносит почти нормально:
— Александр Христофорович? Это что такое?
Бинха это с мысли сбивает, и он отвечает, едва не прищелкнув каблуками, как при докладе вышестоящему:
— Да вот-с, воскрешаем вас, Яков Петрович, а вы думали?
— Ах, — говорит Яков. — Да, вижу.
Глаза его при этом слепо таращатся в потолок — он все еще не моргал ни разу. Потом вокруг своей оси проворачивается голова, хрустят позвонки в бедной человеческой шее. Выглядит занимательно. Бинх спохватывается — нужно же дальше читать.
— Не шали, — наказывает, — стрелять буду.
Свеча толстая и горит долго, боится Бинх сильно, что до петухов не успеет. Когда до середины она доходит, Якова перестает выгибать над столом дугой и начинает колотить дрожь; когда остается треть, он начинает дышать, ровно, будто спящий.
Глаза закрывает, когда остается четверть. Бинху хочется поцеловать тонкие почти как бумага веки и пушистые полукружья ресниц, он сосредоточенно смотрит на тени, что по щекам ложатся в неровном свете свечи, и старательно не смотрит за спину себе или под ноги, ибо не уверен, чего боится больше: увидеть там что-то или не увидеть ничего. Совсем тяжко делается, когда прогорает свеча почти до основания, лужицой воска подтаявшего в ладони, жжется невыносимо, Бинх зачитывает уже скороговоркой, за спиной темень прорезается сероватыми предрассветными лучами, в щель меж досок проглядывающими. Яков всхлипывает, будто ребенок, которому страшный сон снится, руку Бинха своей нащупывает, сжимает крепко. Глазные яблоки под веками мечутся, губы приоткрыты от дыхания лихорадочного, видит Александр Христофорович, как испарина блестит на лбу, и радуется, как крестьяне первым всходам после голодной зимы.
Сквозь пальцы горячий воск на лицо Якову стекает, одновременно с этим он распахивает глаза. Черные они: нет ни радужки кофейной, ни белизны глазного яблока с полопавшимися от усталости сосудами.
Медленно-медленно стягивается чернота к зрачку, на самом донышке замирает, не шевелится. Медленно-медленно обретает взгляд осмысленность.
— Александр Христофорович, — голос звучит хрипло, что не удивительно: пить Якову не приходилось сутки, а до того забивал глотку жар да клубы дыма.
Кричит петух.
***
На третий день Ульяна ловит Александра Христофоровича за локоть недалече от полицейской конторы.
— Что, голуба, получилось колдовство?
Странно вести такой разговор на трезвую голову да при свете дня. Видимо, от того ведьма и ухмыляется так широко, неудобством его довольная.
— А то ты сама не слышала, как тело всем селом искали, — бормочет Бинх в ответ.
Тесак утвердил, что Яков Петрович вурдалаком восстал, подрал у бабки Прасковьи курей, потом отрыл грешника, полакомился и ушел в леса. Казаки подумывали прочесать чащу с факелами, авось найдут, где залегла поганая тварь.
«Ты вурдалак, Яш?» — спросил тогда Александр Христофорович, когда к вечеру в хату вернулся. «Нет, насколько мне известно», ответил Яков, приятно улыбаясь. Потом, целуя его ночью, покусывал ухо и нашептывал бархатно: твоими, Саша, усилиями.
Кусал больно, ухо кровило. Александр Христофорович под подушкой раньше пистолет держал, теперь кол заточеный. На всякий случай. Яков знал, но не спорил, только мерцал насмешливо глазами. Черные были глаза, света не отражали — напротив, словно заглатывали жадно. Бинху нравилось.
— Что же не зашел, барин? — и у ведьмы глаза насмешливо сверкают, всей нечистой силе, видимо, полагается, или Бинху только такие попадаются.
— Не было времени, извини.
— Сейчас зато появилось. Идем. За все платить надо, а я цену с тебя малую спрошу, коли обижать не будешь.
Бинх смотрит косо, подозрительно.
— А души моей мало было?
Смеется Ульяна, заливается.
— Душу твою с тебя на том свете спросят и суд держать будут по всем ее грехам. Может, этот даже будет не самым тяжелым. А я девушка простая, куда мне на душу замахиваться, чай, ни рогов, ни хвоста нет... — облизывается вдруг с интересом: — А у любовничка твоего?
У Якова глаза чернее ночи и улыбка острее бритвы, тень его вперед него в комнаты входит, когда Александра Христофоровича смех от этого разбирает, Яков его прямо с губ сцеловывает вместе с дыханием.
Он вообще стал ласковый. Изменился. Ну, а кто после такого не меняется? Александр Христофорович с войны тоже пришел не таким, какой отправлялся, и не только о седине речь, так что ж теперь, и его колом?
— Не примечал.
— Смущается, — Ульяна смеется, Бинх ее за локоть прихватывает, сжимает крепко.
— Про любовничка, — голос понижает, — неча мне на улицах болтать.
— Про рога моги, про любовника не моги, — ухмыляется дурная девка. — Будет сделано, барин. Ну что, не забыл еще, где хата моя стоит?
— Что — сейчас?
— А чего тянуть?
И блестит глазами ведьма, а Бинх — жалеет, что не попрощался толком, когда из хаты уходил. Кто знает, вернется ли?
...Готов Александр Христофорович ко всему и все равно удивляется, когда ведьма целует его жарко, едва затворяет дверь.
Выпутывает его из одежек, рванув когтистой лапой жилет так, что пуговицы брякают на пол. Валит не сопротивляющегося Бинха на постель, сама сверху усаживается, снова целует жарко, губу прикусывает, пальцы в кудри спутанные запускает.
— Это твоя плата? — неверяще спрашивает Бинх, и ведьма улыбается ему — улыбкой такой же острой, как у Яши после возвращения.
— Ты хорош собой и силен, почему бы нет?
— Силен? — переспрашивает Бинх, и в глазах Ульяны зажигаются огоньки горячие и смешливые.
— Ай, барин, первый раз с ведьмой? — наклоняется к уху, шепчет ласково: — Три дня на тебе скакать буду, молись живым уйти, да своими ногами.
@темы:
Гет,
Фанфик,
Сериал Гоголь,
Персонажи: Гоголь,
Слэш,
PG-13
-
-
17.09.2018 в 10:04